Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.] - Валентин Осипович Осипов

даже в помине не обозначалось замысла о книге «Психология и космос». Кажется, что первым сразу же после полета во всеуслышание посулил ему настоящую научную будущность Сергей Павлович Королев, а уж как был строг на похвальные оценки:

— В Юре сочетаются природное мужество, аналитический ум, исключительное трудолюбие. Я думаю, что, если он получит надежное образование, то мы услышим его имя среди самых громких имен наших ученых…

Кстати сказать, еще в 1966 году, до книги, любимец академика стал почетным членом Международной академии астронавтики.

На телевидении Ю. А. Гагарину записаться уже не было дано.

Но предпоследние сутки — продолжим свод событий — все-таки остались связанными с заботой о слове. Он приехал в «Молодую гвардию». Его вызвали сюда, чтобы подписать в печать «Психологию и космос». На верстке с последними пометками, исправлениями и уточнениями авторов и редактора появилась подпись: «Гагарин. 25.3.68». Эта подпись дала книге путь к печатным машинам.

Он давно, года два-три, считался здесь своим. От самой первой встречи в Книге почетных гостей осталась запись: «С большим удовольствием побывал в издательстве „Молодая гвардия“. Вся наша молодежь знает и любит это издательство. Хочется пожелать вам, дорогие друзья, всяческих успехов в вашем благородном труде». Чуть позже его уговорили начать переделывать уже почти совсем готовую рукопись книги «Психология и космос» из строго научного исследования в научно-популярный труд, так, чтобы ее прочитали не только специалисты… Как уговаривали, побаиваясь отказа, можно в подробностях прочитать в рассказе редактора книги В. А. Федченко, который опубликован в сборнике «Жизнь — прекрасное мгновение». Сдружился в издательстве со многими. Был и в этот мартовский день простым и общительным. Кто-то, попадая в тон хорошему настроению, непринужденно сказал:

— Переквалифицируйтесь, Юрий Алексеевич, в писатели.

— Что ж, можно! Вот только потренироваться надо.

Однако закончил вполне серьезно, даже назидательно, и походил в тот момент на школьного учителя:

— Труд писателя чрезвычайно сложен. Он, пожалуй, сродни нашему, космонавтскому. А то и еще посложней.

Мы справедливо считали его молодогвардейцем.

Спросим себя, каким чутьем пришел к догадке о тяжкой писательской участи и проник в мир далекого от себя художественного творчества уже хотя бы так, что не судил о нем как о легком, беспечном, что, увы, нередко приходится слышать от непосвященных.

Изрядно читал (вот бы сделать опись им прочитанного).

Рубрика дополнений

Всеобъемлющую опись сделать, понятно, трудно, но некоторые, пусть и вне системы, факты собрать удалось.

Из свидетельств брата Валентина Гагарина: «…Увлечение Пушкиным — с осени и зимы сорок седьмого — сорок восьмого года, с не единожды перечитанных сказок — переросло у Юры в любовь к нему — и к творчеству, и к его личности…»

Из свидетельств школьной учительницы О. С. Раевской: «В сочинении „Моя любимая книга“ Юра написал о книге И. Всеволжского „В открытом море“ (книга военных лет о подвиге моряков-черноморцев. — В. О.): „Герои книги не пали духом, а продолжали бороться“».

Из списка обязательного чтения, врученного Ю. Гагарину преподавательницей Саратовского индустриального техникума Н. В. Рузаевой, — Л. Толстой, «Война и мир» («До сих пор я помню волнение, охватившее меня, когда я читал „Войну и мир“ Льва Толстого. Больше всего в этой чудесной книге мне понравились батальные сцены и образы защитников Отечества от наполеоновского нашествия…» — писал впоследствии Гагарин), Г. Лонгфелло, «Песнь о Гайавате», произведения В. Гюго, Ч. Диккенса, А. Экзюпери, Э.-Л. Войнич, «Овод», Б. Полевой, «Повесть о настоящем человеке» («Алексей Маресьев был посильнее полюбившихся мне героев Джека Лондона, он был ближе по духу и устремлениям. Я частенько прикидывал про себя, как бы поступил, доведись мне попасть в такой же переплет, как Маресьеву. Я любил Овода, но Маресьева полюбил сильнее. Он был моим современником, жил вместе с нами на одной земле, и мне хотелось встречаться с ним, пожать его мужественную руку» — и такие слова Ю. Гагарина сохранились), К. Э. Циолковского (19 мая 1953 года на комсомольском собрании Гагарин сказал: «Рассматривать нашу учебу, будущую профессию в отрыве от нашей мечты нельзя. Это надо по-нашему, по-литейному, соединять в один сплав… Человечество стоит на пороге полетов к звездам. Может быть, я ошибусь в терминологии, но, по сути, прав: люди будут летать к другим планетам. Об этом пишет Константин Эдуардович Циолковский. Стране потребуются металл, новые приборы, сверхмощные двигатели…»).

Из письма жене из Заполярья, во время службы в авиационной части: «Я прочитал „Туманность Андромеды“ Ивана Ефремова в журнале… Талантливая книга. Автор, по-видимому, настоящий ученый, ученик К. Э. Циолковского. У нас в полку все зачитываются этой книгой».

Как нетрудно понять даже по некоторым свидетельствам, Ю. А. Гагарин был читателем активного и целенаправленного толка.

Шолохов, Федин, Соболев…

Помни — ты нам очень нужен… Всем

нужен…

Из слов М. А. Шолохова о Юрии Гагарине

После полета стали для него частыми встречи с людьми творческими. Очень часто — с писателями. Это обогащало его…

Михаил Александрович Шолохов. Летом 1967 года он пригласил к себе в Вешки, как уже писал, группу молодых писателей нашей страны и Болгарии и еще из нескольких социалистических стран, а также комсомольских издателей, журналистов и работников ЦК ВЛКСМ.

Приехал на Дон и Юрий Гагарин. Он был включен в состав советской делегации.

Один из очевидцев, поэт Геннадий Серебряков, запомнил:

— С первого дня они были вместе. Рядом мы видели их в пропыленном зеленом «газике», когда ездили по соседним хуторам и станицам, во время дискуссий и бесед о литературе, о жизни, в хлебосольных застольях. А поздними вечерами они подолгу стояли вдвоем на крутояре, где под луной светилась внизу, как казачий клинок, отливая черным серебром, излучина Дона. Провожая космонавта, Шолохов снова обнял его. Последние слова врезались в память: «Ты уж побереги себя, Юра… Помни — ты нам очень нужен… Всем нужен…»[55]

Позже Гагарин так осмыслил для себя самое главное из встречи с Шолоховым:

«Встречи с Михаилом Александровичем произвели на меня неизгладимое впечатление. Шолохов полон сердечности и дружелюбия. Он располагает к себе с первой же фразы. Создается такая атмосфера, что кажется, будто лично знаком с ним уже давно и он с давних пор знает твою жизнь. Слушать его — огромная радость. Мне приходилось бывать в разных странах, встречаться с разными людьми, в том числе с писателями, деятелями искусства. Должен заметить, что речь Михаила Александровича совершенно своеобразна, на редкость самобытна, образна, лаконична. Слова у него свои, шолоховские, я бы сказал, всегда свежие, будто никогда их до этого ты не слышал.

Удивительное дарование — говорить теми же словами, которыми все мы пользуемся, брать их у